ДРУЗЬЯ МИХАИЛА ЛЕРМОНТОВА
Александр Лейфер, Омск
В середине 60-х годов с комсомольской путёвкой в кармане я ездил в составе студенческого отряда в Северный Казахстан, где мы работали на строительстве двухэтажного здания совхозной школы в старинном селе с невесёлым названием Кладбинка. Помимо прямой работы на стройке мы выпускали совхозную радиогазету – такое нам, студентам отделения журналистики Казанского университета, было дано общественное поручение.
Радиогазету мы делали вдвоём с моим другом – парнем из-под Казани Ралифом Юсуповым. По вечерам или в воскресенье таскали к местам записи тяжеленный бытовой магнитофон «Днипро», записывали на него то беседу с совхозным начальством, то интервью с прорабом нашей школьной стройки Максимом Максимовичем Бориным, то сообщавшую местные новости дикторшу – нашу же студентку Люду, то консультацию врача…
Шло лето 1964 года. Вся страна, как и нынче, готовилась отметить лермонтовский юбилей, только юбилейная цифра была тогда на 50 лет меньше – не 200, а 150 лет со дня рождения. И вот однажды к нам с Ралифом пришёл ещё один боец стройотряда - студент из нашей же группы – Миша Егоров. Все знали, что Миша – поэт, что стихи он пишет на родном чувашском языке, несколько раз уже печатал их в выходящих на этом языке газетах и журналах.
- Хочу сказать по вашему радио о Лермонтове, - заявил он нам с каким-то вызовом. Видимо, думал, что откажем.
А мы, помню, наоборот обрадовались и оживились – самим ничего подобного и в голову не приходило.
- Молодец, Егоров, - заявил тогда Ралиф, - сразу видно, что ты тоже поэт. А то у нас с Сашкой одни кирпичи да цемент на уме.
А надо заметить, что говорил Миша по-русски с некоторым акцентом. Позже он как-то разоткровенничался, и рассказал мне, что детство и раннюю юность провёл в глухой чувашской деревне, расположенной на границе Татарии и Чувашии, и русского человека впервые увидел, когда переехал в райцентр - учиться в восьмом классе. А до этого в их деревенской семилетке всё обучение велось по-чувашски.
… Полвека прошло с тех пор, а я до сих пор помню этот тихий августовский вечер. Уже темнеет, в окнах уже горит свет, а над селом из уличных репродукторов громко звучит наша радиогазета. В селе этом живут потомки казаков, охранявших когда-то южные рубежи России, здесь проходила так называемая Горькая линия – цепь станиц, протянувшихся с запада на восток вдоль горько-солёных степных озёр. Конечно, есть среди местных жителей и дети здешних степей – широколицые казахи. И вот для всех этих людей молодой чувашский поэт Мишши Сениэль (такой был у нашего Егорова литературный псевдоним) читает великого Лермонтова. Читает с лёгким акцентом, волнуясь, но от души.
Мы вчетвером – Михаил, Ралиф, Люда и я – сидели на крыльце нашего временного дома - совхозного общежития и слушали Лермонтова. Вместе с нами сидели и наши соседи по общаге – двое армян из другой, не студенческой, а профессиональной бригады, они, прирождённые строители, делали совхозу «нули» - выкладывали фундаменты из дикого камня бута – под здание МТМ, под телятник, под двухэтажные жилые дома (наша школа, кстати сказать, тоже возводилась на фундаменте их работы)...
Вот подивился бы и порадовался, подумал тогда я, Михаил Юрьевич такому интернационалу.
Стихов прозвучало несколько, но я почему-то запомнил только пару строк одного из них - о давящей червей подошве сапога. Нынче ввёл эти строки в поисковик, и выяснилось, что это горькое и сердитое стихотворении поэт сочинил в самом конце жизни в Пятигорске:
Мои друзья вчерашние — враги,
Враги — мои друзья,
Но, да простит мне грех Господь благий,
Их презираю я...
Вы также знаете вражду друзей
И дружество врага,
Но чем ползущих давите червей?
Подошвой сапога.
Авторы комментариев к этому сочинению, сообщают, что родилось оно экспромтом, во время разговора поэта с комендантом Пятигорской крепости. Тот пытался увещевать автора, говорил, что поменьше бы надо писать насмешливых и резких эпиграмм, что они порождают всё новых и новых врагов. И тут же в ответ поэт наоборот выдал эти резкие и злые строки. Тяжело, видимо, было на душе у Михаила Юрьевича, шёл 1841 год – последний год его жизни, и наверняка он, тонко чувствующий человек, ощущал, что сгущаются над ним чёрные тучи…
Почему Егоров взял тогда для чтения именно это невесёлое стихотворение? Может быть, потому, что и сам был человеком несколько суровым и колким… Сейчас уже не узнать – нынче в январе Михаила Павловича не стало. Он многого достиг за долгие годы работы - стал профессиональным литератором, уважаемым в Чебоксарах человеком, выпустил много стихотворных книг. Две из них вышли в Москве на русском языке в переводах русских поэтов Михаила Шаповалова, Надежды Кондаковой и Александра Боброва. Одну московскую книгу – «Удача» - он в своё время прислал мне с дарственной надписью, другую – «Лунные ночи» - я сам купил, случайно увидев на омском прилавке.
Было и несколько писем из Чебоксар. В одном из них Михаил признавался:
« Кстати, некоторые стихи из «Удачи» ведь написаны в 1964 году в Северном Казахстане, в селении Кладбинка Пресновского района. «Посреди степи», например».
х х х
«Сениэль» в переводе с чувашского значит «цветок».
Немало стихов Мишши Сениэля положены чувашскими композиторами на музыку, несколько полюбились людям и стали народными песнями.
Школа, которую мы строили, говорят, до сих пор работает.
А великий русский поэт собирается отметить свой замечательный двухсотлетний юбилей. В этом празднике будут участвовать не только русские, но и казахи, и армяне, и татары, и чуваши, и все его настоящие друзья…
Надеюсь, очень надеюсь, что будут в нём участвовать и жители того далёкого от наших сибирских палестин западного края, где выпускали когда-то магнитофон «Днипро» и о котором мы сейчас с болью неотступно думаем. Сегодня, будто коллективно с глузду зъихав, они стреляют друг в друга. Но история учит: все, абсолютно все войны кончаются миром, в том числе и гражданские.
© Союз российских писателей