Вячеслав  Егиазаров

 

ВЕСЕННИЕ ТОКИ

     Христос  Воскресе!

У нас, наконец,  потеплело, как ждали, на Пасху,
и море затихло, и двинулась рыба с Азова*,
и всем небесам возвратили небесную краску
всевышние силы, и небо опять – бирюзово.

Апрельских каштанов ликует листва молодая,
их создал Творец изощрённее даже кленовых,
и без сожалений уже вспоминаю года я
ушедшие вдаль, и с надеждой мечтаю о новых.

Весна есть весна! Да и май в двух шагах-то, за сквером.
Влюблённый скворец зазывает подруг симпатичных.
И если повысятся пенсии пенсионерам,
то, честное слово,  деньков дождались  мы отличных.

О, как же давно не писались мажорные строки!
О, как сторонились, переча желаньям, активно!
Но сердца коснулись живые весенние токи,
но жизнь потеплела, и это уже – неизбывно…

Пасхальный кулич покрошу голубям и синицам.
Как радостно жить и с надеждою новой, и с верой.
За доброе дело, я знаю, воздастся сторицей,
хоть, впрочем, за злое - такою же платится  мерой.

Ведь только вчера нам грозились нацисты с Майдана
лишить русской речи, не слыша все наши резоны,
да Боженька с нами и, словно небесная манна
просыпалась свыше, – Крым вышел из бешеной зоны.

И, как скорпионы, что жалят самих себя жалом,
та хунта лютует, как смерч на поверженной ниве,
да мудрость народная в бедах опять возмужала
и грозно восстала на нелюдей в гневном порыве…

У нас же листва веселится апрельских каштанов.
Пасхальные звоны приятны и людям, и Богу.
И даже скелеты застывших строительных кранов
моё настроенье испортить сегодня не могут…

Я выйду к причалам. К собору пойду не спеша я.
Я снова считаю себя не последним поэтом.
При всей быстротечности, жизнь у нас всё же большая,
и всё, что мешало нам в жизни, - не главное это…

*  В конце апреля, в начале мая  начинается весеннее-летняя 
миграция пиленгаса  из Азовского моря в Чёрное.

         
ЧЕРЕШНЕВЫЕ   ОБЛАКА

Апрельских черешен  цветут  облака по дворам,
плывут облака, как черешни цветущие, славно,
и снова к забытым душа потянулась мирам,
она фантазёрка, душа, а весной – и подавно.

Мир детства, в котором для счастья мы созданы все,
мир юности шалой, в котором до счастья полшага,
и вот на рассвете мы вышли в луга по росе,
и вот на закате бредём по угрюмым оврагам.

Ах, снова метафоры суть затемнили легко,
а быть непонятным талант запрещает, не мне ли?
Мир детства, мир юности, как же они далеко,
как рвётся душа всё равно к ним в цветущем апреле!

По ялтинским улочкам снова брожу дотемна,
тебя вспоминаю (вот тут рассмеялась, не ты ли?).
Какие прошли незабвенные здесь времена,
какие миражи случались здесь с нами и были!

Апрельских черешен цветут облака по дворам,
в лазоревом небе такие ж весь день хороводят,
и строго строка избегает трагедий и драм,
апрельской тематике явно они не подходят.

Но жизнь – это жизнь, и трагедий хватает везде;
Крым вышел без бед из царящего рядом содома;
я шлю мои мысли сияющей в небе звезде:
пусть мирные звёзды над Ялтою светят и домом.        

Мажорные строки сама мне диктует весна,
грустить не даёт, и за этим следит она зорко,
и снова душе  оболочка земная тесна,
миры ей нездешние снятся, - она фантазёрка…

 

  ЛЕПОТА

Какая благодать,
скворец загнул коленце,
ну, как тут не поддать,
когда ликует сердце!

И как же не запеть,
когда душе поётся,
сама гора Медведь
всё пьёт и не напьётся!

Лучист Ай-Петри взор,
хмельна цветеньем Ялта,
от мыса Ай-Тодор
летит, как птица, яхта.

Ну, рай! – ни взять, ни дать.
Ещё: - бокал токая!
Какая благодать!
О, лепота  какая!

А в парках и садах,
где вы, конечно, были,
скворцов рулады – ах! –
да уж не соловьи ли?!

Нет, право, соловьи!
И, фарту потакая,
на шутку: се ля ви! –
да, подтвержу, – такая!

 

КОНДУКТОР,   НЕ    СЕРЧАЙ!

 

Качаются каштаны,
ввысь рвутся тополя,
отмаялась в туманах
апрельская земля.

В конце бульвара – море,
к нему – в заборе лаз,
цинично на заборе
косит ворона глаз.

Смотри, в конце квартала
из школьного двора
рыбёшками из трала
несётся детвора.

Я забегу в троллейбус
за строчкой в новый стих,
отгадывая ребус
пейзажей дорогих.

Я два кольца проеду
(кондуктор, не серчай!),
чтобы с тобой к обеду
столкнуться невзначай.

Уже цветут черешни!
Хоть смейся, хоть груби,
наверно, климат здешний
замешан на любви.

И я опять с тобою
сойдусь на вираже,
а небо – голубое –
и майское уже…

 

 

СТЕНАНИЯ   О   МАЖОРЕ

Мажорный вянет лад
цветком в надбитой вазе.
Ах, был-то раньше – блат,
теперь потоньше – связи.

Что в лоб, что по лбу – да,
не устоишь, коль хилый,
мы говорим, - среда,
нас всех среда  сгубила.

О взяточников рать!
Все в чинодралы рвутся!
Сейчас, да и не брать,
когда кругом берут все?

Мажорный лад завял!
По блату, не по блату
уже в конвертах нал
теснит везде зарплату.

И сник пенсионер,
да не один, - вся масса:
лекарства, например,
давно дороже мяса.

Мир заселил минор.
Спасибо нашей знати:
бегут во весь опор
вверх цены – не догнать их.

Властям же – не до них,
им наша боль – не горе,
и вот минорный стих
стенает о мажоре…

 

       КОСМИЧЕСКИЙ    ХОЛОД

Ведь космический век, а живём, словно варвары, да,
средь приматов сегодня мы всех, кто же спорит, умнее:
растопить Антарктиду  -  земное хранилище льда,
нам под силу, а сердце согреть до сих пор не умеем.

Одиночества холод с космическим – вроде родни,
падших звёзд в нём полно, на раздумьях золою осевших;
никогда не забуду, куда бы ни шёл я, про дни,
что состарили душу похлеще годов пролетевших.

Говорю отстранённо, чтоб тайн (не моих!) не раскрыть,
рассуждаю абстрактно о зимних пейзажах и летних;
я-то знаю давно папарацци безумную прыть,
мне известны уже демагогов елейные сплетни.

И копаются в баках бомжи (или бомжи?) с утра,
проститутки визжат, наркоманы, рулетка и карты,
и ракеты летят на орбиты под крики «Ура!»,
и с космических станций приветы нам шлют космонавты.

Нувориши жируют, политики гонят пургу,
олигархи, бандиты (их изредка всё же сажают!).
Почему же я нищим в глаза всё смотреть не могу?
Почему беспризорные слёзы подчас вызывают?

Дирижируют янки ползучей военной чумой,
добрались и до нас их зловещие длинные руки,
хорошо, что мой Крым, мой любимый, единственный мой
возвратился в Россию, с которой был в долгой разлуке.

Полюс там, полюс тут, словно разные в жизни миры;
я бессильно стою, я сложившийся ход не нарушу:
одиночества холод страшнее озонной дыры,
потому что он губит живую бессмертную душу.

 

НА   ВСЕХ,   ОДИН    НА   ВСЕХ   ТЫ

Каштаны расцвели,
тюльпаны, амариллис.
О, Господи, вели,
чтоб войны испарились!

Ведь Сам подумай: май,
а мир сползает в бездну:
что хочешь применяй,
но войны пусть исчезнут.

И на пороге лета,
где все надежд полны,
послушайся поэта,
хлебнувшего войны.

На всех,  один на всех ты,
не каждый слышен глас,
воинственные секты.
бес расселил средь нас.

Но Ты – синоним Света,
Ты – Светоч всех дорог,
послушайся поэта,
иначе Ты – не Бог!

Иначе, Сам суди,
брат поднял нож на брата!
Что ждёт нас впереди?
Расплата? Да, расплата!

На солнечной мели
мальки играют вольно.
О, Господи, вели,
чтоб все исчезли войны!

 

 КТО    ПОДОТРЁТ    БЛЕВОТУ?

Задуй скорей свечу!
Заездили мытарства!
Я видеть не хочу
чиновничьего царства.
Всё-всё в руках у них,
всё загребли, сучата,
и даже этот стих
без них не напечатать.
И масть у них, и власть.
(Вот потому и вою!).
Что можно было красть –
украдено. С лихвою.
О, дикий дерибан!
Кто подотрёт блевоту?
Сменили клан на клан,
а толку? – ни на йоту.
Скорей свечу задуй!
Устал я от измены.
Опять народу …болт,
опять взвинтили цены.
О, Господи, за что
нам времена такие?
Не лучше мы кротов
живём во тьме, слепые.
И бойкий депутат
к Тебе взывает  всуе.
Переходя на мат,
толпа кричит, бунтует.
Свечу задуй скорей!
Растёт отходов свалка!
Мне жалко матерей,
бомжей и нищих
жалко…

 

  СТИХИ,   СТИХИ!    КТО    ИХ    ДИКТУЕТ    МНЕ?

Салатной зеленью покрылся тополёк,
цветут каштаны на бульварах и в аллеях,
душа трепещет, словно мотылёк,
недаром греками звалась она Психеей.
И майских ласточек в небесной бирюзе
не сосчитать – все носятся крылато,
и хочется вернуть былых друзей,
да тех уж нет… (что ни скажи – цитата!).
А выйду к морю – тишь и благодать,
(Не о таком ли времени мечтал Ты?),
и белый теплоход морскую гладь
утюжит, торопясь к причалам Ялты.
Зубцы Ай-Петри в мареве плывут,
(или дрожат?).  Зазеленели кряжи.
И снова не считаю я за труд – 
вносить в строфу любимые пейзажи.
Стихи, стихи! Кто их диктует мне?
Они являются, как сон, цветной и вещий,
когда несутся яхты по волне,
когда, как мотылёк, душа трепещет.
И в них всегда присутствует любовь –
и к женщине, и к небесам, и к дому.
Я открываю в мае вновь и вновь
любимый город, с детства мне знакомый.
Передо мной он в образе ином
предстал сейчас, - а что добавит лето?
О, Господи, прошу лишь об одном, -    
дай насмотреться от души на это!..

 

ЛУННЫЕ    ВАЛУНЫ       

Морские валуны
мерцают в пене слепо,
восходит вал луны
на горизонте в небо.
И хочется забыть                                                                             
ложь быта, склоки, горе,
дорожки лунной нить
связала небо с морем.
Всё выше вал луны,
с ним рядом звёзды меркнут;
морские валуны
то под водой, то сверху.
А с мыса Ай-Тодор
зелёный свет маячный
течёт легко в простор
и на посёлок дачный.
Недаром здесь брожу,
как скарабей в пустыне,
понятно и ежу –
мне есть,
что вспомнить ныне.
Здесь я любил с тобой
таким гулять  манерцем,
и тот глухой прибой
всё не смолкает в сердце.
Он так же от луны
казался тише, глаже,
морские валуны
мерцали в пене так же…

 

       БОБЫЛЬ

Фетровая  шляпа,
гулевая стать,
девок перелапал –
и не сосчитать.

Ни одной не встретил,
чтоб взяла всего,
дул весёлый ветер,
продувал его.

Время не обманешь,
не отменишь зла, 
где костер шаманил - 
пепел да зола.

Фетровая шляпа,
галстук – по уму,
старость тихой сапой
подползла к нему.

То, что жгло – остыло;
от банкетов – сор;
где былая сила?
где былой задор?

Не смотри угрюмо
в зенки бытия,
грусть не я придумал
и тоску – не я.

Ни души в округе,
и горчит вино,
прежние подруги
замужем давно.

 

  ЛИВАДИЙСКИЙ     ПАРК     

В ливадийских магнолиях солнца кураж поутих;
по дворцовому парку слоняюсь весь солнечный день я;
легкомысленных бабочек любит жилец паутин,
он такие узоры развесил – одно загляденье.

Вот с кого брать пример, чтобы строки сплетались в стихи,
чтобы бились в них бабочки, чтобы  росинка мерцала;
сколько мною написано звонкой, пардон, чепухи,
потому что упорства, а с ним – мастерства, не хватало.

В этом белом дворце судьбы мира решались не раз,
он агентов знавал, что покруче любого Джеймс-Бонда;
а кильватерный след теплохода рассёк плексиглас
неподвижного моря от самой черты горизонта.

Август бивни секвой обожает пригнуть до земли.
Экскурсанты толпятся. Церквушка дворцовая.  Кроны.
Лепестки белых роз, словно снегом, газон замели,
лепестки алых роз распустились из юных бутонов.

Здесь цари отдыхали – святой самодержцы Руси,
здесь крестьянам читал Маяковский –  совковое чудо;
я  по долам и весям достаточно поколесил,
но вернулся сюда, потому что я родом отсюда.

Я пойду по аллее, ведущей на теннисный корт,
тени будут сплетаться каштанов, платанов и тисов,
сквозь просветы деревьев увижу, как в Ялтинский порт
белый лайнер заходит, тот самый, что выше описан.

Там, где мыс Ай-Тодор, зарождается бледный закат,
взмыла чайка в зенит, чтобы в небе крестом распластаться,
и я знаю, конечно, что многое вынес за кадр
неумелый мой стих, чтоб в размерах разумных остаться…

 

ВНОВЬ   НЕ   СОШЛИСЬ   ПУТИ
А.В.          

А помнишь, всё стоял ты
так, словно в полусне,
и плыли виды Ялты
в троллейбусном окне.

«Вокзал», «Центральный рынок»,
«Спартак», опять «Вокзал» - 
с тоскою поединок
ты снова проиграл.

Её опять не встретил,
вновь  не сошлись пути,
с плато весёлый ветер
лист сорванный крутил.

Ты вышел на «Садовой»,
вдохнул полдневный смог,
привыкнуть к жизни новой,
как многие, не смог.

И всё ж кварталы Ялты,
дворы её, прибой,
куда бы ни слинял ты
везде навек с тобой…

 

СОРТИР

Не стоит наш сортир
дворовый и полслова;
уходит старый мир,
идёт на смену новый.

А во дворе инжир
над клумбой верховодит;
уходит старый мир,
всё лучшее уходит.

В нём молодость, в нём счас-
тье жить, влюбляться, драться,
уже последний час
пробил, не удержаться.

И Ялты не узнать,
в ней веет грусть утраты,
в ней верховодит знать
нахватанных,  богатых.

Ну, нувориши, ну!
Весь мир залапан вами!..
Я алчность их кляну,
я скрежещу зубами.

Высотки лезут в центр,
мнут небо стоэтажно,
я делаю акцент
на том, что всё продажно.

Дворовый наш сортир,
и тот, продали, суки;
приходит новый мир,
шагов нахальны звуки…

 

ТЕПЛОХОД В НОЧИ

Звёздный мусор метёт кроной тополь, как будто метлой.
Ветер, чьих ты кровей?  Ты откуда? Ведь явно не бриз ты!
Всё, что ярко пылало, осталось на сердце золой,
да усталая память, да пепел волос серебристый.

Возле моря штормящего ночью бродить я люблю,
я полёты люблю в рваных тучах знакомых созвездий,
Ай-Тодорский маяк посылает лучи кораблю,
чьи огни то всплывают, то снова скрываются в бездне.

Помогая коллеге,  в ночь Ялтинский светит маяк,
и, невольно задумавшись, вспомнил отнюдь не врага я:
пусть не часто, но было, что в самый губительный мрак
друг протягивал руку, как свет маяка, помогая.

Волны бьют в побережье, их гул заполняет всю ночь,
горы в шапках как будто, лохматые тучи надели;
но пока есть средь нас те, кто хочет и может помочь,
унывать рановато, в чём я убедился на деле.

Вот и нынче, пока я занудством себя донимал,
размышляя о жизни, что раньше не часто бывало,
в порт   вошёл  теплоход, он казался и сир мне, и мал
средь барашковых гребней, и стал швартоваться к причалу.

На причал из кают льётся свет неизведанных стран,
я плыву в нём в мечтах, я предчувствую сладость открытий,
где сияет звезда, всё затмившая,  Альдебаран,
и стоит Южный Крест в ослепительно ясном зените…

 

ЭТОТ  КРАЙ  НЕДАРОМ  ОХРАНЯЮТ  БОГИ

Ялта входит в лето: время отпусков,
новые знакомства, пляжная тусовка.
Жизнь из разноцветных, как панно, кусков –
счастье, горе, счастье, быта мелочёвка.

Оглянусь – поёжусь, – много их, потерь.
Где, в каких краях вы, мальчики-девчата?
Ничего не жалко, кажется, теперь,
а рвалось ведь сердце на куски когда-то.

Лето входит в Ялту, «как прозренье в стих»,
(Новикова строчка, потому кавычу),
я и сам не промах, всё ещё не стих,
всё гонюсь за темой, словно за добычей.

А зубцы Ай-Петри, что готичный храм,
я тузом казался, козырной лишь масти;
всё, что мной написано – несусветный хлам,
значит, снова поиски, и любовь, и страсти.

Ялта входит в лето, пляж уже – битком.
Да, вчера грустилось, а сегодня – смейся!
Жизнь порой безжалостным катится катком,
а, глядишь, проехала, и опять о’кей  всё.

В небе дельтапланы, в парках птичий рай,
этот край недаром охраняют боги:
надоело море – есть Бахчисарай,
пушкинские строки, ханские чертоги…

 

    МАРГИНАЛИЯ     

Что паиньку корчишь,
любуясь лазурью?
Забей «беломорчик»
кашкарскою дурью!

Иль водки налей
для смягчения быта!
Не наших кровей
у кормила элита.

В ГБ при совках,
командиры торговли;
не ими ли крах
страны подготовлен?

Не майся, плесни,
не мальчик уж вроде,
и нынче они,
как тогда, верховодят.

Вглядись: депутаты –
мандаты – не трожь!
Да жаль, что манда ты
и руку им жмёшь.

Клан кланом сменив,
строй строем похерив,
хлебай негатив
крушенья империй!

А хочешь, стань рикшей,
чтоб в чаячьем  гвалте
возить нуворишей
по солнечной Ялте.

 

ПОСЛЕ   ГРОЗЫ

В окно, после грозы, ворвался ветер свежий,
я шторы распахнул, его впуская впрок.
я вдоволь побродил вдоль крымских побережий,
я погулял по ним и вдоль, и поперёк.

В подводный мир был вхож, пещерный Крым изведал,
я всё почти познал в прославленном Крыму,
и если у меня по жизни было кредо,
то им была любовь и преданность ему.

После грозы, в окно, ворвался воздух свежий,
глухой далёкий гром ушёл за перевал,
уже и жизнь прошла, а увлеченья те же,
я никогда любви своей не предавал.

Кочуют облака, летят за летом птицы,
небесные цвета – все семь! – висят дугой,
и даже книг моих все лучшие страницы
о Крыме, о любви, о Ялте дорогой.

В окно, после грозы, ворвался свежий воздух,
он запахи яйлы и моря внёс ко мне,
и ничего ещё, мне кажется, не поздно,
и звёздочка судьбы моей горит в окне.

О чём-то шепчет сад, по стенам бродят блики,
через часок, другой – восход возникнет, ал,
я знаю, что поэт я вовсе не великий,
но я воспел свой край, как жил и понимал.

 

СУДЬБА     

Водопадный и пещерный Крым,
двух морей очарованье Крыма:
горным покоряешь и лесным,
и степным  магизмом несравнимым.

Иней, а календулы цветут,
с моря долетают крики чаек,
паучка серебряный батут
меж ветвей капустницу качает.

Всё бывает в жизни – жар и стынь,
иней стал росой, поскольку тает,
но не может сердце без святынь
и душа без них не расцветает.

Родина!  Мой Крым!  Моя земля!
Боль моя, любовь моя и прелесть!
Молодой листвою тополя
к маю окончательно оделись.

Звёздной ночью ухает сова,
что-то пробежало к лесу с хрустом;
я всю жизнь ищу свои слова,
я их проверяю сердца чувством

Завтра я пойду на пляж с утра
снова  погрущу у старой сваи,
каждому знакома боль утрат,
без неё  ведь жизни не бывает.

И растает грусть моя, как дым,
связана судьба навеки с Крымом:
оказался милым и простым,
а казался весь необъяснимым.

 

      ТЫ  ДА   Я

  По-другому –
только в глаз!
Кот из дому –
мыши в пляс!

  Виснет месяц
над трубой,
целый месяц
я с тобой.

Пилось, елось,
пелось – во!
Тело с телом –
ну, того…

 Вдаль дорожки
без дорог,
в руки ножки
и – дай Бог!

Друг мой Ромка
пальцем ткнёт.
Чайка громко
хохотнёт.

Парк весь вышел –
лишь пеньки.
Сплетен выше
те деньки.

Не тая
беды любой,
ты да я,
да мы с тобой…

 

СУДЬБЫ   НЕ   ОБМАНУТЬ

                                 «От Меня это было»
Преподобный  Серафим Вырицкий

Судьбы не обмануть,
играть нельзя судьбою;
самим собою будь
хотя б с самим собою.
Моряк, шахтёр, поэт,
в Твери ли, Алабаме –
над нами вышний Свет,
Свет горний вечно с нами.

Не обмануть судьбы.
Бессильны даже мамы.
(афганские гробы.
чернобыльские драмы.)
Мгновенья жизни зыбки.
И это ль не печаль –
гагаринской улыбки
космическая даль?

Судьбы не обмануть.
Знавал и труд, и лень я:
у каждого свой путь,
свой стиль преодоленья.
Пусть завтра грянет бой!
Пусть смерч! Пусть гром!
Цунами!
То, что зовём судьбой,
задумано не нами.

 

   ПАУКИ

                     Т.Егоровой

Как  в банке пауки,
перекусались подло;
чесались кулаки
давно на это  кодло.

Взяла брезгливость верх.
Я плюнул, и растёр.
И счастья  гордый стерх
взмыл, наконец, в  простор.

Паучьих  цепких  лап
коварна деловитость,
у них там свой сатрап,
свои лакеи, свита.

Там паучиха ест
мужей, меняя позы.
Кому не надоест
отвратный симбиоз их?

Мне с ними не с руки.
Ушёл. Дул ветер с юга.
Как в банке пауки,
они грызут друг друга…

 

ПОРТРЕТ   

                          Т.Егоровой

Развратная старуха,
по виду – Шапокляк.
Я к ней отнёсся сухо
и стал врагом, простак.

Подлянка за подлянкой,
за сплетней – сплетен рой,
она всегда «под банкой»
и «с бодуна» порой.

Солгать ей – нет проблемы,
всех перессорить – good! –
в мозгах бодяжных клеммы
искрят, вот-вот замкнут!

Вас за спиной ославит
слушком во всей  красе,
недаром в Балаклаве
ей  цену знают все!

Не зря, не зря, не зря ведь
издёрганная стать:
ей ближнего подставить,
как пальцы обоссать.

По ветру – нос и ухо,
финтит и так, и так,
развратная старуха
с обличьем Шапокляк

 

Я   ЛЮБЛЮ  ПЕРЕБРАТЬ  ВСЕ  ЗНАКОМЫХ  ДЕВЧОНОК  В  УМЕ

От «низовки»  барашков, бегущих к Гурзуфу, полно;
у прибоя на  гальке играет мальчонка в панаме.
Я люблю наблюдать за скользящей вдоль пляжа волной.
Я люблю наблюдать за парящею чайкой над нами.

Исполинский платан – вот вселенная местных ворон,
тут и там Ялту портят скелеты строительных кранов,
а над кромкой плато мчится тучек  лихой эскадрон,
словно мысли мои, как поёт неуёмный Газманов.

Я люблю по знакомым бродить среди лета  местам
и почувствовать вдруг уходящее время так остро:
где сейчас «Белый лев», танцплощадка гремела, а там,
в баре «Якорь, над морем, взмывали весёлые тосты.

Парк приморский ещё зазывал эвкалиптами нас,
джаз в «курзале» звучал, даль мерцала вечерней эмалью;
и к причалу под утро спешил просмолённый баркас
полный крупной султанкой и, пахнущей морем, кефалью.

Где всё это? Ау!.. Даже пляж городской уж не тот.
И сгубили на Боткинской сквер, и спилили аллею,
и, наверно, живёт современный средь нас Геродот,
он опишет всё это, а я вот, увы, не умею.

Я люблю перебрать всех знакомых девчонок в уме,
убедиться, что ты лучше каждой из них многократно;
а средь солнечных бликов, в их яркой цветной кутерьме,
вылетают дельфины и падают в море обратно.

Это стихла «низовка»,  барашки вдали разбрелись,
входит в порт теплоход, проплывая маяк осторожно,
и над Ялтой любимой такая бездонная высь,
что представить плохое под нею никак невозможно…

 

СТРИГУТ   ЗАРЮ    СТРИЖИ

Стригут зарю стрижи.
Ай-Петри, скалы, фары;
дороги виражи
«жигуль» сжирает яро.

Плато. Ковёр яйлы.
Грибная страсть – наука.
Сосновые стволы
средь величавых буков.

Берёзок полоса
и вспышка краснотала,
на крымские леса
тень сумерек упала.

Стрижи закат стригут,
вечерних гор палитра,
и как не вспомнить тут,
что есть у нас пол-литра.

Всех доводов не счесть
нам в честь аперитива,
и со стихами здесь
уместен я на диво.

А далеко внизу
огни мерцают Ялты,
и ни в одном глазу
хотя на грудь и взял ты…

ПЛАКУЧИЕ ИВЫ

Аллергический свет маргинального неба тосклив,
ворон в горы летит; показалось – летит птеродактиль.
Разве можно забыть ту беседку под кронами ив,
что дарила уют нам в стране накануне предательств?

Той страны уже нет, но беседку забыть не могу,
пруд блестел под луной, и плакучие никли деревья.
Жить во время реформ! – так желали китайцы врагу,
надо было прислушаться к мудрости нации древней.

Да куда там?  У нас и своих мудрецов – пруд пруди,
да сильны-то умом всё чужим, что, к стыду, всем известно;
и живёт та страна, как святыня какая, в груди,
а всем новшествам нашим никак не найдётся в ней места.

Самостийной Украйне  велик стал российский тулуп,
а политики часто берут не умом – самомненьем,
и пьянчужка Борис то ли туп оказался, то ль глуп,
а профукал свой Крым, как потом говорил с сожаленьем.

И взросли вдруг на ненькиной ниве фашизма ростки,
и окрепли, и к власти уже потянулись, уроды;
Украина вот-вот распадётся сама на куски,
потому что элита её далека от народа.

Ладно, хватит о грустном!..  Зеркален застывший залив.
Лучше  снова вернёмся к, заявленной походя, теме…
Разве можно забыть ту беседку под кронами ив,
что дарила уют нам в стране, уважаемой всеми?

Вот я руку кладу на твоё, в звёздном свете, плечо,
вот в глаза я гляжу, вот и губы в призывной улыбке,
и в плакучих ветвях всё сияет в ночи светлячок,
и поверхность пруда всё целуют проворные рыбки…

 

ПЕСОЧНЫЕ   ЧАСЫ

Песочные часы –
прапамять о пустыне;
качаются весы
меж честью и гордыней.

А горные хребты
тихи в песчаной груде,
увы, ведь и ты
песочком тоже будем.

И может, звёздный рой,
тот самый божий казус,
куда и нас с тобой
поднимет высший разум.

Селены мягкий свет –
есть отраженье света,
живёт во мне поэт
и чувствует всё это…

 

ИЮНЬ

Лето в начале. Черешни с клубникой полно.
Время  лихое в июне для Ялты настало.
Пенсионеры играют в саду в домино,
кто помоложе – на море, оно – за кварталом.

О, как шикарно магнолии в парках цветут!
О, как султанка клюёт! Ну не Божия ль милость?..
Полной луны между зданий высотных маршрут
виден в окно, что-то поздно сегодня явилась.

День пролетел.  Ах, как ночи сейчас коротки!
Звёздной  прохладою бриз с гор сиреневых дул всё.
Ноет спина, наигрался вчера в городки,
есть ещё силушка, есть, только раз промахнулся.

Вот и подумай, уставясь во тьму  за окном,
много ли пользы несут наши вечные ссоры?
Ночь затянула селеновым всё полотном,
слышится смех, иль звучат в глубине разговоры.

Завтра пойду на рассвете мириться с тобой,
мама твоя вновь скептически охнет и ахнет.
Полночь, и слышно,
как тихо бормочет прибой
прямо за сквером, откуда магнолией пахнет…

 

МАССАНДРОВСКИЙ ПЛЯЖ - 2

На Массандровском пляже гуляет крутая волна,
то гремит, то бормочет, то гул создаёт многократно.
Да и ты, как волна, и хмельна ты, и так же вольна,
то несёшь в глубину, то швыряешь на берег обратно.

Мы знакомы 3 дня, а мне кажется, что целый век.
Ты усмешкой своей чем-то добрым похожа на Пельцер..
Я тебе от души принесу золотой чебурек
и винцом угощу «Изабеллой» от местных умельцев.

Что Икар современный, парит в небесах дельтаплан;
из Жюль Верна цитата – канатная в горы дорога;
Если Библии мало, возьми, для знакомства, Коран,
ты увидишь, что Бог наш  - един,  ипостасей же – много.

И когда мы пойдём по ромашковой (в пояс!)  яйле,
будоража жучков и кузнечиков певчих шагами,
будет гордо стоять благородный олень на скале,
он удерживать будет закатное солнце рогами.

Нас Массандровский пляж, как магнитом, всё тянет к себе,
снова волны споют свою песню о жизни простую,
и, домой возвращаясь, увидим луну на трубе
невысокого зданья, - огромную и золотую...

 

ЕЁ   ВЕРОЛОМНЕЕ   НЕТ

Что касается славы, –  её вероломнее нет,
и в лучах её столько купалось заведомой дряни:
уж на что Маяковский был истинный гений, поэт,
а кумиром считался слащавый паяц – Северянин.

Что ж, калифом на час удавалось и мне побывать,
и стихами о Ялте мог даже толпу обаять я:
я бросался в залив, как бросаются спьяну в кровать,
и волна, как перина, меня принимала в объятья.

Я нырял за строкой возле Чеховской бухты, я плыл
к гроту Пушкина резво, и дня становилось мне мало;
Черноморская муза любила мой  истовый пыл,
и рыбёшки-рифмёшки ко мне косяками сгоняла.

Но мелеют моря, берег рушится, гибнет дельфин,
пирамиды Египта лишаются тайны и мумий,
и всё чаще в строке, словно смог, появляется сплин,
и всё меньше простора в строке, и всё больше раздумий.

А над горной грядой полыхает в полнеба закат
и о чём-то шумят вековые платаны и буки;
муки творчества – это и рай, говорю вам, и ад,
горше нет, но и слаще, не зря называются – муки.

Что касается славы, –  о ней не забочусь ничуть,
кто поймёт, тот оценит; живём и творим –  не в пустыне;
просто надо достойно пройти мне отпущенный путь
и оставить стихи, а не тексты, как принято ныне…

 

ТОЛЬКО ВЫБИРАЙ

Тополиный пух
кружит вдоль аллей;
меньшее из двух
зол
всегда милей.

Стану, помолюсь,
обмозгую суть:
Киевская Русь –
православный путь.

Не спеши, остынь,
придержи замах;
от былых святынь
только пыль и прах.

На границах дым,
как в немом кино;
православный Крым
с тюркским заодно.

Вспыхнул и потух
месяц, – туч гряда:
меньшее из двух
зол
милей всегда.

На Россию-Русь,
уж не обессудь,
стану,  помолюсь,
обмозгую суть.
.
В небе купола,
в небе Божий рай;
в мире столько зла –
только выбирай.

 

УХОДЯТ ДРУЗЬЯ  –   НЕ УХОДЯТ ВРАГИ

Всё меньше друзей – всё больше врагов.
Жизнь удалась!  (Не суди её строго!)
Осталось каких-то полсотни шагов
до финишной ленточки, до некролога.

Но  повод ли это  в уныние впасть?
Журавль – в небесах, на ладони – синица.
Я глянул однажды тщеславию в пасть
и тут же отпрянул от смрадных амбиций.

Я меньшее зло выбираю из двух.
Что ждёт за чертой?
Пекло?
Райские кущи?
Но если маяк в одночасье потух,
то значит,  ещё нам денёчек отпущен.

Не вечер ещё, и грустить – не спеши,
смотри, сколько в небе приветливой сини;
ещё не растрачены перлы души,
ещё и мечты в ней живут, и святыни.

Уходят друзья – не уходят враги,
надежда и вера – не иней! – не тают.
В мольбе я не  вскину глаза: - Помоги!..
Чем небо поможет? – Всего там хватает!

Галактики в Чёрные дыры летят,
средь звёздных сияний достаточно мути,
и, может быть, наш  напридуманный ад
покажется раем на фоне их сути…

 

ПО УБЕЖДЕНИЯМ

Сквозь небо в созвездиях – метеорит,
его наблюдают и Вена, и Прага,
и если по внешности я – сибарит,
то по убеждениям я – работяга.

Талант – это труд, он помножен на труд;
нет лучшего способа выразить – кто ты? –
И если стихи мои вам – Very good! –
то это и есть результат мой работы…

В заливе дорожка из бликов луны,
курортников здесь, словно дервишей в Мекке,
а гребни Ай-Петри волной взметены
и, неба коснувшись, застыли навеки.

Огни городские мерцают, бегут,
в предгорьях сияют, спускаются к морю,
и всё же талант (повторюсь!) – это труд,
везде, где искусство, –  трудяги в фаворе.

Вот вывел строку, аж бумага искрит,
наверное, правда – всё стерпит бумага:
по внешности я, приглядись, – сибарит,
но по убеждениям я – работяга.

Я это не зря понимаю умом,
не зря постигаю законы природы:
недаром всей жизни моей метроном
запущен был в Ялте на долгие годы…

 

ВЕК   ДИЛЕТАНТОВ   ПОДЛ

                            Г.Ш.

Век дилетантов подл!
Солисты гибнут в хоре.
Средь графоманских  кодл
бездарности в фаворе.

У них сегодня власть,
их не корёжит ломка,
им и живётся всласть,
им и поётся громко.

Подл дилетантов век!
Побрякивая налом,
табун стихокалек
блуждает по журналам.

Ахматовскую речь
забудь, коль путь к ней долог.
Что может уберечь
неграмотный филолог?

Он рьяно прёт во власть
он вертится, как ящер;
И как тут не пропасть
талантам настоящим?

Король, я крикнул, наг! - 
и приобрёл оскому:
век дилетантов нагл,
он рот заткнёт любому.

 

СКВОЗЬ ПАРК   ПОЙДУ ДОМОЙ

Султанка вся с икрой,
уже поймал штук триста!
Путан июньских  рой
снуёт у «Интуриста».

Магнолий аромат
дурманит жизнь отменно,
из бара блюз и мат
слышны одновременно.

Сквозь парк пойду домой,
навстречу бомж, как леший,
бриз утишает зной
и этим  душу  тешит?

Зато, когда в ночи
звёзд  прыснут огонёчки…
Но лучше помолчим –
чтобы не сглазить ночки.

Взойдет луны овал...
Героем интермедий
я, кажется, запал
на  дочь моих соседей.

Я выйду на балкон –
унять томленье плоти:
соседка, словно сон,
стоит в окне напротив.

Ах, этот силуэт,
грудь, абрис плеч, алоэ…
Наверно, я поэт,
коль вижу остальное…

1 мая 2014 г.
Ялта