<<<

Лейла Александер-Гарретт

“TRANSLATION TRANSFORMED”

 

“Перевод что женщина: если она красива,
она неверна, если верна - некрасива”.
Генрих Гейне

 

Конференция в Шотландии называлась “TRANSLATION TRANSFORMED” (что буквально переводится как “Трансформированный перевод”). Посвящена она была литературному переводу и грядущему двухсотлетнему юбилею великого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова. Проходила конференция в маленьком городке Моффат, что перекликается у меня с “муфтой”.  “Moffat”в переводе с гэльского означает “длинная равнина” (“the long plain”). Слово “plain”, которое кроме “равнины”, имеет целый спектр переводов, таких как: “простой”, “обычный”, “незамысловатый”, “гладкий”, “ровный”, “невзрачный”, “некрасивый”, “уродливый” - сразу же отсылает нас к теме нашей конференции, а именно, к трудностям перевода.

 

Во времена Виктории курортный городок Моффат, что на реке Аннан, славился своими целебными ключами, наподобие пятигорских,лермонтовских, описанных им в “Княжне Мэри”, куда на лечение собиралось  местное “водяное общество”. Королева Виктория мечтала создать из обожаемой ею Шотландии процветающую Швейцарию с купальнями, павильонами  и непревзойденными курортами.Увы, после Первой мировой войны великолепные викторианские постройки пришли в запустение и “по странным обстоятельствам” поочередно  сгорели, что не оставило у полиции сомнений в их преднамеренном поджоге. Источники вскоре засыпали, а на месте купален и павильонов выстроили “полезные для общества” заведения. Куратор местного музея рассказал, что, несмотря на исчезновение источников, пары вонючей серы продолжают витать над холмом, где некогда возвышалась великолепнаягостиница, с бассейном, изумрудными лужайками, тенистыми парковыми аллеями и теннисными кортами, чему свидетельствовали развешанные на стенах выцветшие фотографии. Местное население, разумеется, мечтает о восстановлении былой роскоши, недаром девиз клана Моффат: “Spero meliora” (“Надеюсь на лучшее”).В этом пограничном с Англией городке с населением в две с половиной тысячи человек в местном пабе “Black Bull” (“Черный бык”) некогда писал стихи Роберт Бернс, и останавливался русский царь Николай I - поклонник творчества шотландского поэта.

До Моффата мы добирались через городок Локерби, известный всему миру страшной катастрофой, произошедшей 21 декабря 1988 года, когда два ливийских террориста взорвали в небе самолет. Тогда погибло 270 человек - пассажиры и весь экипаж Боинга-747. Я помню тот предрождественский вечер - оцепенение и невозможность поверить в увиденное и услышанное. Встречавший нас один из организаторов конференции сообщил, что в Локерби до сих пор наблюдается высокий уровень самоубийств, депрессий и общее разочарование в действиях властей, вернее,в их полном бездействии. Мы ехали по улицам, где четверть века назад валялись обломки разорванного на части самолета; обожженные трупы, пристегнутые ремнями к креслам, падали с неба, лежали в скверах, в палисадниках, на дорогах, телефонных будках и крышах домов. Чудом удалось избежать еще большей трагедии: всего в 16 километрах от Локерби находится атомная станция Чепелкросс; в ее реакторах обогащают плутоний. На место катастрофы приезжала Маргарет Тэтчер и члены королевской семьи, но толку от этих визитов было мало: местному населению (среди которых погибло одиннадцать человек) не была оказана  психологическая помощь. Рождество 1988 года Локерби не праздновал, а шлейф от незаживающих ран продолжает тянуться по сей день.

На конференцию я попала случайно, зарегистрировавшись за день до открытия, хотя ничего случайногоне бывает. Моя дочь Лена, по просьбе учительницы русского языка, сделала перевод отрывка из воспоминаний бабушки, находившейся в период Второй мировой войны, с первого до последнего дня, в немецкой оккупации в Белоруссии. Этот отрывок она  собиралась прочитать на конференции, но в Оксфорде у неепроходили  экзамены и приехать Лена не смогла.Я же, после одной лондонской конференции по Мандельштаму, когдачуть не упала в обморокот скуки, вообще их (конференции) избегаю. К счастью, тогда на помощь пришел Иосиф Бродский, резко заявивший, что нельзя так скучно говорить о Поэте!Тут же вспомнилась оценка Станиславского его собственной системы: “Боже мой, какая скука! Как это не интересно!”В знак  благодарности я кивнула Иосифу, с которым была знакома с давних времен вручения ему в Стокгольме Нобелевской премии; он улыбнулся и сказал, что на над моим челом висела такая лютая тоска, что он не мог поступить иначе. Рыцарский поступок. Сам Бродский терпеть не мог скуки и считал, что “все должно быть интересно...”

«Моффатский баран» - символ благополучия Шотландии

Надо признаться, что скучать в Моффате не пришлось.  Своим присутствием московские интеллектуальные киты изменили качество самого пространства застывшего во времени шотландского городка, главной достопримечательностью которого являлась статуя моффатского барана - “Moffat Ram”, с закрученными в штопор рогами, гордо смотрящего вдаль на холмы, покрытые вереском. В местном музее на вопрос, почему баран красуется на центральной площади,  объяснили: баранья шерсть - символ плодородия, благосостояния и благоденствия Шотландии.

В фойе “Moffat House Hotel” московская литературная элита,обменявшись со мной шумными приветствиями, тут же затеяла разговор оздешних баранах, вернее, об их стоимости. Москвичи только что вернулись из поездки по долам и весям, где местный гид поведал им, что один баран может стоить восемьдесят тысяч фунтов! С недоверием они переспрашивали друг друга: неужели это возможно? Нет, это неточность перевода, они ошиблись или что-то перепутали. “Ничего подобного! Все верно!” - внесла ясность в общий дискурсорганизатор конференции Элизабет Робертс, уверив их в правильности перевода. “В Шотландии баран барану рознь!Можно, конечно, и за сто купить.” Улыбнувшись, она добавила: “Хотите?” Желающих не оказалось.

Гостей местная газета представила как “галактику русских литературных звезд - писателей, переводчиков, редакторов и издателей, снизошедших на просторы исторического курортного городка южной Шотландии, в Моффат, на конференцию, организованную шотландским благотворительным книжным переводческим обществом с 20  по 22 сентября 2013 года…”

В делегацию “звезд” входили:Екатерина Гениева - директор Библиотеки иностранной литературы; Наталья Иванова - литературный критик, заместитель главного редактора журнала “Знамя”; Дмитрий Бак - директор Государственного литературного музея в Москве;  Александр Ливергант - главный редактор  журнала “Иностранная литература”; Алексей Варламов  - писатель, автор биографий Михаила Булгакова, Алексея Толстого, Александра Грина, Михаила Пришвина и Андрея Платонова в серии ЖЗЛ (“Жизнь замечательных людей”); Евгений Резниченко - директор Института переводов и издательства Рудомино; Тамара Мельникова - директор музея Лермонтова в “Тарханах”; Светлана Мельникова - директор Владимиро-Суздальского музея; Антонина Ключарева и Надежда Переверзева из музея-усадьбы Толстого “Ясная Поляна”.

Британо-шотландский “свет” представляли Робин Морсак из Библиотеки шотландской поэзии, готовившейк 200-летнему юбилею Михаила Лермонтова новые переводы шотландских поэтов в издательстве Carcenet; Питер Франс - профессор Эдинбургского университета, Ирина Кириллова - профессор Кембриджского университета, Оливер Реди - переводчик, директор “Русского мира” в Оксфорде; Алан Риах - профессор шотландской литературы в Глазго; поэт Том Хуббард и Ричард Демарко - “почетный гражданин Европейского союза 2013 года”. Среди выступающих были также студенты из шотландских университетов и писатели.

Литературу называют барометром общества.Культуру - оправданием перед Богом существования народов и наций. Переводчики же являются проводниками культуры.Считается, что дети излучают энергию, взрослые обмениваются энергией, а пожилые люди трансформируют ее. На конференции в Моффате произошел синтез всех трех компонентов: выступающие щедро делились знаниями и опытом, излучали энергию, трансформировали ее и заряжали ею слушателей. Именно таким “зарядом” стало выступление  Дмитрия Бака - российского филолога, литературного критика, переводчика, директора Государственного литературного музея, прочитавшего стихотворение Арсения Тарковского “Макферсон”, созданноедвадцатидвухлетним поэтомв апреле 1929 года.

 

“Это ветер ноябрьский бежит по моим волосам,

Это девичьи пальцы дрожат в ослабевшей ладони.

Я на полночь тебя променяю, за бурю отдам,

За взлетающий плач и разорванный ветер погони.

 

Над гранитом Шотландии стелется белый туман,

И прибой нарастает, и синий огонь вдохновенья

Заливает слепые глаза, и поет Оссиан

Над кремневой землей отраженные в тучах сраженья.

 

Падал щит опаленный. На шкуре медвежьей несли

Грузный меч Эррагона, и, воду свинцовую роя,

Меж кострами косматыми шли, накреняясь, корабли

По тяжелой воде над израненным сердцем героя.

 

Неспокойное море, зачем оно бьется в груди?

В горле соль клокотала. Ты видишь мои сновиденья?

Где же арфа твоя, где твой голос? Скорей уведи,

Уведи от огня, уведи от меня вдохновенье.

 

Я за бурю тебя не отдам, - из разбуженных чащ

Прорывается к югу распластанный ветер погони,

Ветер мчится по скалам, - смотри на взлетающий плащ,

Только девичьи пальцы остались в безумной ладони.

 

Где же арфа твоя? Где же голос твой? Песню мою

Эта буря догонит и руки ей молнией свяжет.

Отомстят ей ноябрьской грозою. Но то, что пою, -

До конца не дослушивай: полночь доскажет.”

 

Оссианский мотив задал тон всей конференции.“Сочинения Оссиана, сына Фингала” (“Works of Ossian, the son of Fingal”), переведенные с гэльского Джеймсом Макферсоном в 1765 году, принадлежали (по его словам) легендарному кельтскому барду III века, слепому(подобно кобзарям) Оссиану. Современники восприняли поэмы как подлинные сказания, основанные на мотивах кельтского фольклора, что обеспечило начинающему поэту всеобщее признание. Влияние их можно обнаружить в творчестве Гете, Вальтера Скотта и Байрона, а в России у Карамзина, Жуковского, Пушкина и Лермонтова.  Переводы поэм Макферсона сопровождали Наполеона Бонапарта во всех его военных походах. Но вскоре на их создателя обрушились требования предъявить подлинники древних рукописей, чего, увы, Макферсон выполнить не мог. До сих пор никаких рукописей Оссиана не найдено, а сами поэмы считаются литературной мистификацией. Согласно Гегелю, “писатели - доверенные лица мирового духа”. Несомненно, таким “доверенным лицом”  считал себя Джеймс Макферсон. В защиту Макферсона можнопривести  слова Пастернака: “Талант - единственная новость, которая всегда права!”

Признак оссианического мятежного духа явно присутствует в ранних стихотворениях Лермонтова “Наполеон” и “Наполеон (Дума)”. В стихотворении “Гроб Оссиана” Лермонтов размышляет о собственном происхождении; он убежден, что генеалогия его восходит к шотландскому барду Томасу Лермонту.

 

“Под занавесою тумана,

Под небом бурь, среди степей,

Стоит могила Оссиана

В горах Шотландии моей.

Летит к ней дух мой усыпленный

Родимым ветром подышать

И от могилы сей забвенной

Вторично жизнь свою занять!..”

 

Интерес Лермонтова к своей генеалогии по отцовской линии питался романтическими домыслами о фамилии, казавшейся ему производной от  имен - испанского Лерма, который являлся ему во снах и которого он рисовал, будучи студентом Московского университета(Лермонтов даже подписывался этим именем); и шотландскоголегендарного поэта-прорицателя Томаса Лермонта. Фигура Томаса Лермонта - Томаса Рифмача (“Thomas the Rhymer”), шотландскoго барда XIII века, провидца, музыканта, основателя шотландской литературы, настолько легендарна, что, подчас, существование его подвергается сомнению. Народная молва связала с его именем множествомифов. Согласно одному их них, Томаспленил своим песнопением сердце королевы эльфов, котораятайно отвезла его в волшебную страну и сделала своим возлюбленным, после чего онполучилдар пророчества.Томаса Лермонта также называли “Честным Томасом”(“True Thomas”) за то, что он не говорил ни слова лжи. Легенды гласят, что песни Томаса Лермонта заставляли людей рыдать и раскаиваться в своих грехах (“От первого Слова… хлынули слезы жгучей рекой…”), пробуждалив них дух мужества и, наконец, возвращали светлые, забытые воспоминания о первой чистой любви. “Держись! - молвил Томас - Теперь у тебя / Я вырву сердце из клетки грудной!” Эти строки из поэмы “Последняя песнь Честного Томаса” (“The Last Rhyme of True Thomas”) считаются вершиной балладного творчества Редьяра Киплинга. У Самуила Маршака тоже есть известное стихотворение “Томас Рифмач”. Возможно, баллада Вальтера Скотта о Томасе Рифмаче увлекла юного Лермонтова, дала ему повод увидеть в нем основателя своего рода.В 1613 году пленный поручик польской гвардии Георг (Джордж) Лермонт поступил на службу к русскому царю Михаилу Федоровичу, принял православие и стал, под именем Юрия Андреевича, родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых, к которой принадлежал поэт. Михаил Лермонтов, как и его легендарный шотландский предок, тоже обладал даром предвидения. “С свинцом в груди лежал недвижим я; / Глубокая еще дымилась рана, / По капле кровь точилася моя.” Эти строки из “вещего” (по определению Набокова) стихотворения “Сон” написаны поэтом незадолго до его гибели на дуэли 15 июля 1841 года, когда дни его были сочтены.

Самым удивительным с “оссианской мистификацией” оказалось то, что началась онав гостинице “Moffat House Hotel”, где через четверть тысячелетияпроходиланаша“транс” конференция “TRANSLATION TRANSFORMED”(от латинского “traslatio” – “перевод” и “transformatio” – “преобразование”). И тоже золотой осенью.Происходило это так: осенью 1759 начинающий поэт Джеймс Макферсон, служивший тогда в доме (нынешней гостинице) гувернером, случайно услышалразговоро старинной поэзии шотландских горцев. В запале Макферсон сообщил, что в его распоряжении имеется несколько образцов древней поэзии. Его попросили перевести их. Переводы, проникнутые высоким патриотическим духом, потрясли искушенных слушателей;они посоветовали ему оставить место гувернера и отправиться на поиски гэльского эпоса. Макферсон с радостью принял предложение и отправился в шестинедельное путешествие по Шотландии. Вернувшись в Эдинбург, он известил своих пэров, что ему посчастливилось заполучить полную поэму - настоящий эпос о Фингале. “Древность её устанавливается без труда, и она не только превосходит все, что есть на этом языке, но не уступит и более совершенным произведениям в этом духе, имеющимся у иных народов”, - утверждал Макферсон. Гёте, устами Вертера, сказал: «Оссиан вытеснил из моего сердца Гомера. В какой мир вводит меня этот великан! Блуждать по равнине, когда кругом бушует буря и с клубами тумана, при тусклом свете луны, гонит души предков слушать с гор сквозь рев лесного потока приглушенные стоны духов из темных пещер и горестные сетования девушки над четырьмя замшелыми, поросшими травой камнями, под которыми покоится павший герой, ее возлюбленный!»

Конференция началась в пятницу 20 сентября в пять часов регистрацией делегатов в “Moffat House Hotel”. Затем в ровно в шесть последовали официальные приветствия  министра культуры и иностранных дел Шотландии Фионы Хислоп и заместителя министра культуры Российской Федерации Григория Ивлиева, которыхпредставила организатор конференции Элизабет Робертс. Зал был полон. Русскоязычный островок. Кстати, благодаря усилиям первого мужа Элизабет - Джона Робертса (второго мужа Элизабет тоже звали Джоном Робертсоном!) впервые в Англию приехал Андрей Тарковский на  презентацию  фильма “Сталкер” и на лекцию в Национальном институте кинематографии 8 февраля 1981 года. С 1973 года Джон Робертс был директором Ассоциации Великобритания-СССР (the Great Britain-USSR Association) и оставался на своем посту более двадцати лет в период  самых мрачных лет холодной войны. Под разными предлогами Джон Робертс пытался заполучить опального режиссера в Англию и добился своего. Зная об их любвик Тарковскому, я подариламоффатской библиотеке свою книгу “Андрей Тарковский: собиратель снов”, а позже, из Лондона, прислала фотоальбом “Фотохроника ‘Жертвоприношения’”.

После официального открытия конференции выступил профессор Алан Риах с докладом “Искусство переводчика” (“The Art of the Translator”). В качестве примера он взял три стихотворения: отрывок из поэмы шотландского поэта Дункана Бана Макинтайра, конца 1700 года,“Praise of Ben Dorian” и стихотворение Сорлея МакЛина “Hallaig”, 1945 года, а такжестихотворение Владимира Маяковского “Хорошее отношение к лошадям”, 1918 года, в его переводе (“А Proper Respect for Horses”).

Однажды в разговоре с питерским художником Георгием Ковенчуком (Гагой, как называет себя сам художник) выяснилась предыстория, послужившая толчком к написаниюМаяковским этого стихотворения. Дед Гаги - Николай Иванович Кульбин, знаменитый футурист, “военный врач в генеральском чине”, как описывает его внук в своей книге “Квартира N8 и другое”: “возвращался домой на извозчике, ехал по Троицкому мосту, дело было зимой, лошадь поскользнулась и упала. Кучер спрыгнул с облучка и побоями пытался поднятьее. Сначала он бил кнутом, потом ногами. Мой дед не мог видеть этой картины. Он вышел из коляски, обругал кучера, расплатился и пошел пешком. Об этом случае он рассказывал в присутствии поэта. Так появилось на свет знаменитое стихотворение со ставшей впоследствии крылатой фразой: “Все мы немножко лошади”. Привожу отрывок из этого стихотворения:

 

“Улица опрокинулась,

течет по-своему...

 

Подошел и вижу -

За каплищей каплища

по морде катится,

прячется в шерсти...

 

И какая-то общая

звериная тоска

плеща вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

"Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте -

чего вы думаете, что вы сих плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь…”

 

Как точно и тонко расставлены Маяковским акценты: “их” - о толпе, и “вы” -  к  лошади. Похожая история произошла с Ницше и его “туринской лошадью”, когда он стал не только свидетелем избиения лошади, но и бросился защищать ее. После этого эпизода всю оставшуюся жизнь  он провел в больнице для душевнобольных.

Профессор русского языка и литературы Кембриджского университета, автор замечательных книг “Встречи” и “Образ Христа в творчестве Достоевского” Ирина Кириллова заметила, что переводить Маяковского ужасно трудно (“fiendishly difficult to translate Mayakovsky”).Правильнее было бы перевести “fiendishly” как “дьявольски”, но Ирина Кириллова - глубоко верующий человек,она решила обойтись синонимами слова “fiendish”: “ужасный”, “злодейский”, “жестокий”.  Она сказала, что перевод Алана Риаха акцентирует стиль, звук, ритм, но не передает трагедию забитого, забиваемого животного. Ирина Кириллова была переводчицей у Горбачева, Ельцина и Путина, а также  у королевы Елизаветы II  и членов ее семьи во время их официальных визитов, в частности, у принца Чарльза и принца Майкла Кентского, очень похожего на государя Николая II. На восхитительном русском и английском Ирина Кириллова говорила об особом даре переводчика, о “тайне преображения” (“mystery of recreation”) о том, что  “заново создать - есть мистический дар” (“to recreate is a mysterious gift”).Для нее Лариса Волохонская и Ричард Пивер  лучшиесовременные переводчики, подарившие англоязычному миру переводы Достоевского, Гоголя, Толстого, Чехова, Лескова, Тургенева, Булгакова. К большому сожалению, в современной литературе они не находят авторов, кого бы им хотелось перевести.

Директор Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы имени М.И. Рудомино - крупнейшей из книгохранилищ мира, Екатерина Гениева прибыла на открытие конференции к его закрытию (опоздала на самолет на две минуты и ее не пустили на борт). Шофер, отвозивший нас из Моффатана вокзал в Локерби, оказался водителем, доставившим Гениеву из Эдинбурга в Моффат. Он был покорен ее знанием истории родных мест (кстати, водитель ни разу не был в Лондоне и интересовался у меня, что ж там такого интересного?!). Гениева,в свою очередь, высказаласвое восхищение шотландскимитаможенниками, которые были в курсе проходящей в Моффате конференции. Она говорила о том, насколько важна работа переводчиков для сближения культур, ведь язык - самое главное проявление культуры, что их труд можно приравнять к деятельности дипломатов и политиков в вопросе взаимопонимания разных народов. На земле 6000 языков, многие из которых исчезают, хотя, по утверждению Пастернака: “язык сам сочиняет”.У каждого переводчика есть  длинный список вопросов. Хорошо, если автор жив, или живы его родственники, занимающиеся творчеством своих знаменитых предков, а когда не у кого спросить? Что тогда? Тогда все в твоих руках, в твоем чутье, в таланте и добросовестности.Дмитрий Бак привел в пример печальную судьбу Пушкина и Мицкевича.Почему они не получили мирового признания? Ответ простой - не было хороших переводов. А перевод может быть такого высокого уровня, что ничем не уступает оригиналу.

У Андрея Тарковского в фильме “Ностальгия” главный герой Горчаков советует своей переводчице - итальянке Эуджении выбросить стихотворный сборник переводов Арсения Тарковского. “Поэзию нельзя переводить. Искусство непереводимо,” - заявляет он.

Поэзия непереводима, я могу согласиться. - Неуверенно соглашается переводчица. - А музыка? 

Герой, которого играет Олег Янковский, напевает песню “Вот кто-то с горочки спустился”.

Что это? - спрашивает переводчица.

Так, русская песня, - отмахивается Горчаков

А как бы мы узнали Толстого, Пушкина? И просто Россию? - не унимается въедливая спутница.

Ничего-то вы в России не понимаете.

Тогда и вы ничего не понимаете про Италию... - сердито парирует она. - Данте, Петрарка, Макиавелли...

Куда уж нам, убогим.

Что же нам делать, чтобы понять друг друга?

Надо разрушить границы... - отвечает герой, смотря прямо в камеру.

Андрей Тарковский этим эпизодом говорит о том, что ограждаясь стеной от других культур, государство губит собственную культуру.

Уточню, что мое внезапное решению рвануть на конференцию, англичане определили бы как  “ulterior motive” (“скрытый мотив”), а русские как “шкурный интерес”. Мне нужно было передать для Марины Тарковской в Москву на день рождения подарок, а в списке интеллектуального московского клана числилось имя Дмитрия Бака, который называл дочь великого поэта своей “духовной мамой”. Беседуем с Дмитрием у входав гостиницу: она - виновница “оссианской мистификации”, без которой человечество недосчиталось бы многих шедевров мировой поэзии. Потом звоню Марине в Москву. По странному совпадению она в тот моментработала над редактированием французских переводов стихотворений ее отца, Арсения Тарковского, и в сердцах повторяла, что прав Андрей: поэзию невозможно перевести. Приведу несколько примеров. Первый из стихотворения “Меркнет зрение - сила моя”. В строчках: “И под сенью случайного крова / Загореться посмертно, как слово…”  - “кров” переведен как “кровь”.В других переводах можно встретить следующие ляпы: в стихотворении "Игнатьевский лес” есть строка:"Не задевай лесной наволгшей тишины…”- слово “наволгший"переведено названием реки Волга.  В дословном переводе это звучит так: "Не задевай кустов в лесу над Волгой…” В стихотворении “Мне другие мерещатся тени...” - со знаменитым  двустишьем: “Наблюдать умиранье ремесел - / Все равно что себя хоронить…” - четверостишье: “И лудильщик, цыганская птица, / Не чадит кислотой у костра, / Златобит молоток свой забросил, / Златошвейная кончилась нить…” - переведено так: “И лудильщик, цыганская птица, / Не ворчит больше у огня. /  Он забросил свой золотой молоток, / Закончилась швейная нить…” В другом переводе “лудильщик” переведен как “ювелир”.В стихотворении “Вещи”: “Визитки на красавцах адвокатах…” - переведены как “визитные карточки” а не предмет одежды - сюртуки.

Другие примеры переводческих ляпов:  пушкинская “сума” из: “Не дай мне бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума…” - переведена как “сумма”; “клобук” - монашеский головной убор - как “капюшон”;выражение “испорченный телефон” переведен буквально: “broken phone” (“разбитый телефон”), вместо “chinese whispers”.У Достоевского  глагол “уставиться” переведен как “лупоглазый глаз”.

После выступлений намечался показ документального фильма “Russian Open Book” (“Россия - открытая книга”), который я видела во время Лондонской книжной ярмарки на приеме в старинном английском джентльменском клубе Athenaeum. Упомяну нескольких членов этого клуба: Диккенс, Дарвин, Честертон, Черчилль, Конан Дойль, Фарадей, Киплинг,  Томас Харди, Вальтер Скотт, Тернер, Йейтс, Антони Блант, мой любимый британский актер Алек Гиннесс и сам комментатор фильма о современной русской литературе Стивен Фрай - актер, режисер, писатель и телеведущий многих интеллектуальных (high brow) программ.

Вечером, за ужином, мы приятно посидели в ресторане с московскими гостями и Оливером Реди - научным сотрудником Оксфордского университета, специалистом по русской литературе и переводчиком Достоевского.Они со стейком и красным вином (как писал Робер Бернс: “Стакан вина и честный друг - / Чего ж еще нам, братцы? / Пускай забота и недуг / В грядущей тьме таятся, /  Мы ловим радости в пути, - / Пугливо наше счастье. / Оно исчезнет - и найти / Его не в нашей власти.”); а я с вегетарианским вариантом и водой с антибиотиками (в Стокгольмеменя цапнул клещ, щедро поделившийся со мной жуткой дрянью - Лайм-боррелиозом). Писатель Алексей Варламов рассказывал о письмах Андрея Платонова к жене, полных обид и унижений. Обсуждали фильм “Россия - открытая книга” о современных российских писателях.В фильме интервью с шестью современными авторами: Улицкой, Сорокиным, Быковым, Прилепиным, Марьям Петросян и Анной Старобинец. Фильм многимне понравился: он весьма однобоко представлял русскую литературу. Наталья Иванова заметила, что литература - это пирамида, в основании которой лежит массовая литература. Верхушкой этой пирамиды, по ее мнению, в России являютсяБорис Акунин, Владимир Маканин, Михаил Шишкин, Александр Терехов, Александр Шаров, Марина Степанова, Алексей Макушинский, Светлана Алексеевич, Роман Сенчин, Ольга Славникова, Ирина Полянская, Олег Ермаков. О современной российской прозе собравшиеся сошлись на мысли, что она “ожирением страдает”. К тому же, наблюдается некое эпигонство соцреализма.

После ужина, в полной звездной тишине, которая в Лондоне нам только снится, я возвращалась в свою гостиницу “Annadale Hotel”. В ночном небе шныряли летучие мыши. Я отмахивалась от них, как от ос. В детстве одна такая крылатая любительница длинных кос вцепилась мне в волосы: отцеплять ее под мой безутешный рев пришлось ножницами.  С выстриженным клоком она победоносно взмыла с небо, и улетучилась!  С тех пор я боюсь этих бонзай-вампиров. И, кажется, не зря, судя по разносимому ими в Африке смертельному вирусу.

Несколько слов о гостинице “Annadale Hotel”, но сначала о Роберте Бернсе - поэте, ушедшем из жизни в тридцать семь лет от “неумеренного” употребления алкоголя. Он приезжалв Моффат на воды лечиться, но проводил большую часть времени в трактирах (от латинского “tracto”  - “угощаю”). В местном музее нам поведали,  что на старом кладбище покоится прах его дочери, прожившей до ста лет, а также ее матери, некогда вскружившей голову шотландскому барду в трактире (пабе) “Black Bull”.В те далекие времена “Черный бык” слыл укромным местечком для лиц с дурной репутацией: известным убийцам и кладбищенским пиратам. Увы, в дни конференции паб был закрыт на ремонт. Другим “известным” посетителем “Черного быка” и страстным почитателем Бернса был будущий император России Николай I. Великий князь Николай Павлович, двадцати лет от роду, возвращаясь из Эдинбурга  в 1816 году, остановился на несколько дней на водах Моффата.  Самое невероятное, что он умудрился прихватить с собой из трактира выцарапанное на стекледвустишие любимого поэта, посвященное прелестям той самой местной красавицы - возлюбленной Бернса. Проделка высокопоставленного юноши сошла с рук, но не забылась! У шотландцев долгая память. В начале Крымской войны в 1853 году под одобрительные возгласы злопамятной толпы  (не простили царю увезенных и навсегда пропавших строчек любимого поэта!)  на главной - Высокой улице (“High Street”) Моффата было сожжено чучело царя. Еще один неожиданный курьез: главный цензор Пушкина останавливался в той же гостинице, куда я направлялась теплой ночью в сопровождении навязчивых летучих мышей. Тогда гостиница называлась“King’s Arms” (с переводом первого слова все понятно - “королевский”, а вот у второго выбор побогаче:“arms” - это и “оружие”, и “руки”, и “гербы”, и “рычаги”  -опять те же самые сложности перевода).

За окном гостиничного номера стояла волшебная тишина… и всплывали прекрасные строки Маяковского: “Ты посмотри какая в мире тишь / Ночь обложила небо звездной данью / в такие вот часы встаешь и говоришь / векам истории и мирозданию”. (Так, без знаков препинания, написано у него в записной книжке). Клонило ко сну, последней мыслью было: “В каком же  номере останавливался Николай I?” В гостинице никто этого не знал и можно было пофантазировать… Трудно поверить, но Николай I, узнав о гибели Лермонтова сказал: “Собаке - собачья смерть”, добавив позже, что “тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит”.

Утром, в субботу 21 сентября, меня разбудил звон колокола Андреевской церкви и карканье, настырно перекрикивающей егожирной вороны, сидящей на жерле трубы, словно греющей на ней свой ревматизм. Насладившись несравненной шотландской овсяной кашей, которой,  несомненно, завтракалрусский царь, мы отправились на конференцию в “Moffat House Hotel”.Там нас поджидал крепкий,черный, как уголь, чай, какой любят в Шотландии, и кофе с печеньем. Подкрепившись после сытного завтрака, участники  конференции переключили свое внимание на первые утренние выступления Екатерины Гениевой и Евгения Резниченко.Тема их  доклада: “Значение перевода в дигитальном 21 веке” (“The Importance of Translation in a 21st Century digital age”). Екатерина Гениева, во-первых, объяснила присутствующим: “Why Moffat?”  Действительно, почему Моффат стал местом конференции? А ларчикпросто открывался: в Моффате нашлись люди, которые захотели, чтобы это произошло в их городе! Желаемое совпало с действительностью. Затем снова вернулись к теме: “Почему, зачем нам перевод?” Переводы - это мосты между культурами, причем, самые надежные, самые прочные мосты. Грустный факт, но со временем бумажная форма книги может исчезнуть, а переводчиков могут заменить их электронные соперники. Гениева привела примеры “ослепительных” ляпов электронного перевода: крылатое выражение “с глаз долой, из сердца вон”, переводится как “invisible idiot” (“невидимый идиот”). Приехав домой, я не поленилась и проверила, ответ получила совсем другой: “out of sight with heart out”, “out of sight out of mind” - дословный перевод. Значит, и у электронных переводчиков есть  свои асы и халтурщики. Екатерина Гениева рассказала забавную историю о переводах Джойса, где упоминалось, что в пабах продавалось “шампанское”!Переводчикибыли в смущении: ведь в пабах этот светский напиток не продается. Она обратилась с этим вопросом в английское посольство, и получила вежливый ответ: “Sorry, we are not responsible for Joyce” (“Извините, мы не несем ответственности за Джойса”). Но Гениева - дама въедливая, что касается профессиональных вопросов. В ирландском посольстве она добилась ответа: оказывается, “так назывались бомбы”! Гениева говорила о блестящей русской школе перевода, когда многие великие поэты занимались этим трудом - Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Арсений Тарковский и другие;о романтических переводах Маршака сонетов Шекспира, которые мало имели отношения к оригиналу; о его прекрасном переводе “Тигра” Блейка. Гениева сетовала на партнеров в Великобритании, вяло реагирующих на русскую культуру. Издательство Рудомино планирует издать 100-томник русской литературы. Разумеется, им бы хотелось найти поддержку в Англии.В заключении своего выступления она высказала свою ненависть к слову “уникальный.” Все на свете стало уникальным!

Евгений Резниченко представил издательство  Рудомино, названного в честь Маргариты Ивановны Рудомино - известного библиотекаря, основателя  ВГБИЛ (Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы). Евгенийубежден о том, что невозможно создать думающую машину, которая смогла бы переводить литературный текст, и посему правительство должно поддерживать общение разных народов посредством перевода книг. “Европейский дом” невозможно построить, если литература не войдет в дома разных стран. Он сказал: “Когда я читал “Алису в стране чудес”, я пытался понять Англию, пытался понять других людейна уровне букв...” Вспомнили знаменитого переводчика Виктора Голышева, входящегов золотую когортупатриархов-переводчиков, к которой принадлежали Михаил Лозинский, Валентин Стенич, Николай Любимов, Рита Райт-Ковалева.  Когда стало известно, что за перевод пятого тома „Гарри Поттера“ взялся Виктор Голышев, поклонники книги Джоан Роулинг вздохнули с облегчением.По собственному признанию, Виктор Голышев переводу нигде не учился. На вопрос, почему он решил стать переводчиком, ответил: “Отчасти случайно, призвание бывает у очень немногих людей. Во-первых, любил книжки… Вторая причина: в школе в старших классах я был большим англоманом, а потом это пристрастие на Америку переключилось. В коллективе работать не люблю, хочу всё делать один и один за это отвечать, частник, грубо говоря”.Сначала Голышев подрабатывал техническим переводом, потом принялся за литературный, специализируясь на английских и американских прозаиках XX века. Его переводы считаются эталонными, хотя сам он считает, что эталонных переводов не бывает. О переводах Голышева коллеги говорят, что в них “не остаётся ни одного лишнего бревнышка, никаких отходов, всё идет в дело”. Советские переводчики учили: “Не надо переводить, надо искать эквиваленты, сам по себе богатый словарь  ничто, если он не подчинен стилю переводимого текста…”

У Константина Бальмонта есть изумительная трактовка о переводе. Бальмонт, один из самых плодовитых поэтов и переводчиков, знал около двух десятков языков. Вот его высказывание: “Дать в переводе художественную равноценность - задача невыполнимая никогда. Произведение искусства, по существу своему, единично в своем лике. Можно лишь дать нечто приближающееся… Иногда даешь точный перевод, но душа исчезает, иногда даешь вольный перевод, но душа остается. Иногда перевод бывает точный, и душа остается в нем. Но, говоря вообще, поэтический перевод есть лишь отзвук, отклик, эхо, отражение. Как правило, отзвук беднее звука, эхо воспроизводит лишь частично пробудивший его голос, но иногда, в горах, в пещерах, в сводчатых замках, эхо, возникнув, пропоет твой всклик семикратно, в семь раз отзвук бывает прекраснее и сильнее звука. Так бывает иногда, но очень редко, и с поэтическими переводами. И отражение есть лишь смутное отражение лица. Но при высоких качествах зеркала, при нахождении удачных условий его положения и освещения, красивое лицо в зеркале бывает красивей и лучезарней в своем отраженном существовании. Эхо в лесу - одно из лучших очарований…”

Надежда Тэффи считала, что “для Бальмонта было естественным в Польше проникнуться всем польским. В Японии он чувствовал себя японцем, в Мексике - мексиканцем...” Русского читателя Бальмонт познакомил с переводами Байрона, Бернса, Блейка, Мильтона, Шелли, Уитмена, Марло, Шекспира и многих других поэтов.В 1936 году Сталин разрешил напечатать перевод“Витязя в тигровой шкуре”политического эмигранта Бальмонта, так как лучше перевода не было.

В течении дня с докладами под названиями: “Почему нужны новые переводы классиков?” (“Why do we need to continue to re-translate the classics?”); “Может ли перевод быть лучше оригинала?” (“Сan a Translation ever be better than the original?”) - выступили Дмитрий Бак, Александр Ливергант,  Наталья Иванова, Оливер Реди, профессор Эдинбургского университета Питер Франс и профессор кеймбриджского университета Ирина Кириллова.  За “европейский дом”ратовал Ричард Демарко, которого я хорошо помнила со времен эдинбургских кинофестивалей.Однажды судьба свела его с русским поэтом, который битый час декламировал емусвои стихи, прихлебывая виски. Демарко не понимал ни слова, но от волнения расплакался. “Это не вопрос интеллекта,  - заключил он, - я понял страсть русской души!” У меня промелькнула мысль: кто бы это мог быть? Да любой наш поэт! Особенно с виски! Александр Ливергант подтвердил, что англоязычный мир уделяет мало внимания переводам русской литературы, что вклад Германии и Франции в это дело гораздо выше.  Он признался, что для него “Остров сокровищ” читается лучше в русском переводе, нежели в оригинале, и “Рики-тики-тави”Киплинга тоже, что древние римляне “улучшали” греков. А вот набоковский перевод-пересказ “Алисы в стране чудес” он считает неудачным.

Оливер Реди возразил ему, что переводов много, но их не читают, они не пользуются спросом. Современные российские писателимало интересуют англичан. Говорили о важности перевода в становлении государственности. Кирилл и Мефодий - первые переводчики, осуществившие перевод священного писания.

Профессор Эдинбургского университета, переводчик Питер Франс сказал, что в России каждый год можно увидеть новый перевод Шекспира, а в Англии новую  шекспировскую постановку“в противогазах и прочей бутафории”. “Translation is a performance, like Beethoven symphony” (“Перевод это исполнение, как симфония Бетховена”). Всякий новый перевод несет в себе новое исполнение. Оливер Реди заметил, что прослушать бетховенскую симфонию занимаетот силы 50 минут, а чтение “Войны и мира” 50 дней. Доклад Оливер Реди назывался: “Почему мы переводим русских классиков? И как мы оправдываем новый перевод?” (“Why do we retranslate Russian classics? And what justifies retranslation?”). В течение пяти лет он переводил  на английский “Преступление и наказание”. (Весной, на презентации книги в Пушкинском Доме в Лондоне, он подарил мне свой труд.)На вопрос: почему так много переводов Достоевского и Толстого, он ответил, что издателям коммерчески выгодно публиковать новые переводы классиков. Оливер сокрушался о невозможности в английском найти эквивалент часто повторяемых Достоевским слов: “вдруг”, и “черта” - “переступить черту”, “моя черта”, “черточка”, “черт”. А для Достоевского “слово - великое дело”.

По мнению Натальи Ивановой переводчик находится в конкуренции с автором. Часто творческий перевод “отлетает” от оригинала - это факт “другой” литературы, хотя “отсебятина”, если она необходима, допустима. Переводчик, несомненно, должен хорошо знать свой родной язык. “Translation must be transparent” - “Перевод должен быть понятным” (“transparent”переводится как “прозрачный”, “ясный”, “очевидный”).“Fidelity to the thought and text” - “Точность к мысли и тексту”; (“fidelity” также означает “супружескую верность”, “лояльность”, “точность воспроизведения”, безукоризненность”). Дмитрий Бак добавил, что все переводы - интерпретация; перевод не может быть “равновеличен”;здесь нет “хорошести” и “хужести”; перевод всегда лучше оригинала. Кстати, Пушкин и Лермонтов тоже переводили. И Бродский - сам себя. “Песни западных славян” Пушкина преподносятся как перевод, но это литературное сочинение, а “Маленькие трагедии” - творческая адаптация. Библию пере-пере-переводили, но все это, как жвачка. Набоков после работы над переводом “Евгения Онегина” заявил: “I acknowledge my defeat” (“Я признаю свое поражение”).

Упомянув о грядущем двухсотлетии Лермонтова,Гениева вдругзаявила, что Лермонтов “средний поэт(!), воплощение крайней эгоцентричности и демоничности, в отличие от Пушкина”. В стихотворении “Брожу ли я вдоль улиц шумных” Пушкин смиряется с судьбой: “Тебе я место уступаю; / Мне время тлеть, тебе цвести”. У Лермонтова же в стихотворении “Выхожу один я на дорогу…”,написанного в последний год жизни, в 1841 году, никакого смирения нет: “Я б хотел забыться и заснуть! / Но не тем холодным сном могилы… / Я б желал навеки так заснуть, / Чтоб в груди дремали жизни силы, / Чтоб дыша вздымалась тихо грудь; / Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, / Про любовь мне сладкий голос пел, / Надо мной чтоб вечно зеленея / Тёмный дуб склонялся и шумел”.  Какой эгоцентризм и демонизм узрела в этом пронизанном печалью и красотой стихотворении Екатерина Гениева?! Тем более, что навеяно оно стихотворением Генриха Гейне “Der Tod das ist die kühle Nacht…” Но слово не воробей… Дмитрий Бак тоже, далеко не восторженно, высказался о Лермонтове-поэте, что творил он всего лишь четыре года и не достиг своих вершин. Как будто гения можно измерять временными категориями! “Поэта возраст - бытия объем, / который точно равен совершенству…” - этот ответ я нашла в стихотворении Тонино Гуэрры “Поединок”.

Стоит ли удивляться, что высказывание о Лермонтове, как о “среднем поэте”, вызвали ропот у присутствующих, особенно у музейных работников. Но Гениева и Бак настаивали, что Лермонтов был борцом с самим собой и совершенно невыносимым в жизни. Что ж? “Гений - бедствие для человека”, как гласит китайская пословица. На следующее утро, за завтраком, титулованные шотландские профессора недоумевали: оказывается, они всю жизнь переводили “среднего поэта”, что до сих пор имне приходило в голову.Моя дочь Лена изучает в Оксфорде немецкий и русский. Говоря современным языком,она с трудом “въезжает” в “Евгения Онегина”, хоть и выросла на поэзии Пушкина.А Лермонтов сразу же “захватил и зацепил”ее воображение.

Демон для Лермонтова, как и для Врубеля,- это одновременно мощь и бессилие, воля и безволие, всезнание и адский искус, вечная борьба человеческого духа,  мятежный протест против смерти. “Печальный Демон, дух изгнанья,/ Летел над грешною землей…” Лермонтов полон сочувствия к демону, в глазах поэта он страдалец: “Я тот, кого никто не любит…” Дьявол творит зло, но не страдает, а демон страдал, он выражал глубокую грусть и тоску по недостижимому идеалу. “Хочу я с небом примириться,/ Хочу любить, хочу молиться./ Хочу я веровать добру”. Какую удивительную характеристику дает демону Лермонтов: “Он был похож на вечер ясный:/ Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!”“С глазами полными печали…” Низвергнутый с небес за жажду познания и бунтарство демон подобен изгнанным из рая прародителям человечества Адаму и Еве.

В перерыве Дмитрий Бак продолжал убеждать меня, что у Лермонтова был отвратительный характер. Оден, любимый поэт Бродского, говорил, что “настоящие художники не являются приятными людьми; все их чувства уходят в работу, а жизнь получает остаток, человек, который чего-то стоит, всегда одинок”. На мой вопрос, кого Дмитрий считает “положительным” характером, он ответил: Алексея Толстого. Тогда за что же Мандельштам впечатал ему пощечину?

Анна Ахматова скажет, что Лермонтов "подражал в стихах Пушкину и Байрону, и вдруг начал писать нечто такое, где он никому не подражал, зато всем уже целый век хочется подражать ему… Слово слушается его, как змея заклинателя: от почти площадной эпиграммы до молитвы. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Это так неожиданно, так просто и так бездонно: "Есть речи - значенье / Темно иль ничтожно, / Но им без волненья / Внимать невозможно.” Если бы он написал только это стихотворение, он был бы уже великим поэтом. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрушает миф о том, что проза - достояние лишь зрелого возраста. И даже то, что принято считать недоступным для больших лириков - театр, - ему было подвластно". Пастернак посвятил Лермонтову свой цикл стихотворений “Сестра моя жизнь”. “Я посвятил „Сестру мою жизнь“ не памяти Лермонтова, а самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, - его духу, все еще действенному в нашей литературе. Вы спрашиваете, чем он был для меня летом 1917 года? - Олицетворением смелости и открытий, началом повседневного свободного поэтического утверждения жизни”. 

А как чувственно описал юный Лермонтов свою любимую Москву: “Когдасклоняется день, когда розовая мгла одевает дальние части города и окрестные холмы, тогда только можно видеть нашу древнюю столицу во всем блеске, ибо, подобно красавице, показывающей только вечером свои лучшие уборы, она только в этот торжественный час может произвести на душу сильное, неизгладимое впечатление”. Или Кремль - самую большую сохранившуюся до наших дней крепость в Европе. «Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?.. Нет, ни Кремля, ни его зубчатых стен, ни его темных переходов, ни пышных дворцов его описать невозможно… Надо видеть, видеть… надо чувствовать все, что они говорят сердцу и воображению!» Так восторженно описывал  древнюю святыню юнкер лейб-гвардейского гусарского полка Лермантов (в ту пору Лермонтов подписывался  через «а»). «Москва, Москва!.. люблю тебя, как сын, / Как русский, - сильно, пламенно и нежно!»

В свободное время участникам конференции представлялась возможность навестить местные сувенирные магазины склетчатыми килтами, шарфами, свитерами из овечьей шерсти - недаром же баран - экономический символ Моффата!Шотландский клан Моффат некогда был одним из самых могущественных в регионе. Отличительным признаком принадлежности к тому или иному клану у шотландцев является килт с характерным для каждого клана рисунком  -тартаном. Их в Шотландии семь тысяч! У семейства Моффат свой, зарегистрированный Судом Льва тартан. Слово “cland” или “clann”означает “семя”, “потомство”. Оно служит для обозначения родственной группы, которая лежит к основе родового строя Шотландии.

После приобретения сувениров мы вернулись в зал на встречу со знаменитым писателем Алексеем Варламовым. Он вспомнил, как в трудные 90-е годы разброда именно русская литература помогла стране сохранится как народу. Алексей Варламовстал первым обладателем премии “Антибукер” за книгу “Рождение” и получил наличными двенадцать с половиной тысяч долларов(таких денег он в жизни не видел!), которые ему передали в руки приехавшие в бронированных автомобилях странные люди на Большой Коммунистической улице (ныне Миллионной). Все, как в детективном фильме. Варламов рассказал о писателях Пришвине, Грине, Алексее Толстом, Булгакове, Платонове, об их судьбах и отношении к революции. Дневники Бунина и Пришвина идентичны в своем бескомпромиссном неприятии советской системы, но Пришвин ушел в коммунисты (“Делать нечего, я коммунист”, - признал Пришвин, ненавидевший большевиков); Бунин в эмиграцию, а Грин - во внутреннюю эмиграцию.  О Платонове Варламов сказал, что это грубый, физиологический писатель, именно с него в России началась литературная перестройка. Коллективизация для Платонова - драгоценное дитя, а тема: Платонов и Сталин - “запутанная история”. Об Алексее Толстом Варламоввыразился так: “Конечно, он подлец, негодяй; для него “цвет” России неважен - важна Россия, тогда как для Бунина “красная Россия” - оксюморон”. В конце своего выступления Варламов заключил: “Не люблю, но не могу не восхищаться Алексеем Толстым!” Мне тут же вспомнился утренний разговор с Дмитрием Баком о “положительном характере” Алексея Толстого. Да, такой у нас случился пердюмонокль (от французского “perdu monocle”- “потерянный монокль”): “подлец и негодяй”  - обладатель положительного характера, а Лермонтов - “средний поэт”!

Как известно, Мандельштам при всех дал пощечину “красному графу”. Многие считают, что своим поступком он подписал себе смертный приговор. Через три недели его арестовали. Алексей Толстой во весь голос  кричал, что закроет для Мандельштама все издательства и вышлет его из Москвы. В тот же день онотправился жаловаться на обидчика Горькому.  Фразу: “Мы ему покажем, как бить русских писателей…”- безоговорочно приписывают Горькому.  Мандельштама могли уничтожить за стихи о Сталине, но могли арестовать и за пощечину Толстому. У Мандельштама тоже был “трудный характер”. Он боялся устриц и дантиста. “Страх берет меня за руку. Я люблю, я уважаю страх... с ним мне не страшно...” Спасало поэта творчество, он стремился “прирожденную неловкость врожденным ритмом одолеть…” и “над бездной хаоса” создавать невесомое и непоколебимое здание “Божественного Порядка”. За страхом скрывалась его безрассудная храбрость. “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены!” - так объяснил он свой поступок. А вот мнение Ахматовой: “После того, как он дал пощечину Алексею Толстому,  всё было кончено. Толстой был очень одаренный и интересный писатель, негодяй, полный очарования, человек сумасшедшего темперамента; он был способен на все, на все; он отвратительный антисемит, он был бешеный авантюрист, неверный друг, он любил только молодость, власть, жизненную силу. Он был разновидностью Долохова, он называл меня Аннушка, меня от этого передергивало. Он мне нравился, несмотря на то, что он был причиной смерти лучшего поэта нашего времени, которого я любила, и который любил меня”.Увы, талант не всегда воплощение добра. Как говорила Цветаева: “Поэт - это утысячеренный человек”.

 

Вечером организаторы конференции закатили пир горой с шотландскими блюдами, песнями Бернса и Высоцкого на русском и английском в исполнении шотландского певца Томаса Бевитта. Во время ужина прошли две презентации музеев - Владимиро-Суздальского и Лермонтовского, который представила директор музеяв “Тарханах” Тамара Мельникова. Дмитрий Бак, сидевший рядом со мной, явно чувствовал себя не в своей тарелке.Дмитрий- человек деликатный; он не хотел обидеть преданного служителя музея, но… “Как мелки с жизнью наши споры...” - сказал бы Рильке.

Воскресенье 22 сентября - последний день конференции.Утром у нас студенты из Глазго, не успевшие накануне сделатьразбор платоновского рассказа “Возвращение” в переводе Роберта Чандлера. Ребята увлеченно, как на уроке вивисекции в медицинском институте, разделывали каждое слово перевода Робера Чандлера. Студенты внесли с собой творческий хаос и свежую энергию. Сзаключительной лекцией на тему “Вызов перевода Лермонтова и Бернса” (“The Challenges of Translating Lermontov and Burns”) выступили профессор Питер Франс,  Том Хуббард  и  Робин Марсак, сообщившие радостную весть, что к двухсотлетию Лермонтова в 2014 году шотландскими поэтами будет выпущен новый сборник переводов. Перед закрытием конференции Питер Франс зачитал свой неоконченный перевод “И скучно и грустно, и некому руку подать…”

Возможно, я никогда больше не окажусь в маленьком шотландском городке Моффат, который у меня перекликается с “муфтой”, но в памяти он отпечатался ярко и надолго. Побольше бы было на свете людей, которым “просто ‘захотелось”, чтобы в их незаметном  городке произошло заметное  культурное событие. Не зря говорил Чехов: “Спасение в отдельных личностях”. От себя добавлю: как в большом, так и в малом, особенно в культуре.

                                                                                                          Лондон, октябрь 2014

 

<<<

главная

© Союз российских писателей